Человек с Земли прибыл
Медик из Камеруна Суссия Джафсия Тара написал колонку в «РП» о том, почему он приехал учиться на медика именно в Россию, причем не в столицу, а в Саратов. А ведь он тогда еще не дал Клятву Гиппократа, но уже действовал именно так, как предписано: все новое сперва испытывать на себе. Так вот какие испытания он проходил и прошел. И проходит. Это ж беспрерывный процесс — раз уж приехал.
Когда пришло время выбирать, где учиться, мы рассматривали вариант США, Франции, Кипра, Лондона. России у нас вообще не было в планах. Совсем.
Я родился в Камеруне, и мои родители прошли очень долгий и нелегкий путь — они начали с самого низкого уровня. Мой папа из деревни, его родители умерли, когда он совсем малышом был. Но мама из хорошей семьи — ее отец был депутатом у нас в парламенте, и ее отчим был капитаном полиции. У мамы было хорошее детство. Встретились они через маминых дядей: папа учился с маминым дядей в школе-интернате и часто приезжал к ним в гости. Конечно, сложно было, чтобы родители мамы согласились на их свадьбу, потому что папа для них был из ниоткуда. Но мама настояла, и они поженились. Против воли родителей. Тогда папа учился на ветеринара и работал помощником ветеринара, а потом начал развивать бизнес — у нас есть семейная ферма, где выращиваем крупный рогатый скот. Недавно получили гранд, нам дали коров из Франции — порода монбельярд. Поэтому я, можно сказать, частично вырос на ферме.
Мой папа спокойный, добрый и очень заботливый, всегда работал — хороший пример для меня. Я читаю много книг, смотрю много развивающих видео, хожу на разные конференции, но, я думаю, нет такого человека, как мой папа. Потому что мой папа — человек, который старается всегда все делать хорошо, правильно. Мой папа никогда не торопится. Он основательный. Мой друг, который недавно умер, как-то сказал: «Твой папа такой тихий, спокойный. У него душа слишком мощная». Это правда, он очень спокойный. Даже когда мы смотрели футбол и на поле забивали гол, все кричали, а он никогда не кричал. Когда мы в школе получали какие-то призы или у нас были успехи, он просто улыбался и поздравлял подарками, даже не хлопал. Мы всегда говорили: «Папа, почему ты так делаешь? Все хвастаются: у кого-то дети защитили докторскую — и они выставляют в фейсбук. Наши сестры, братья защитились, а ты ничего». Он говорил: «Настоящее счастье, радость — она у меня тут, в сердце. Куда ее еще выставлять?» Он строил хорошую крепкую семью: нас десять детей, и мы очень дружные. Родители всегда говорили, что хорошая дружная семья — это основа успеха, а еще папа часто говорил, что женщина делает мужчину успешным.
Мы все получили качественное высшее образование, всегда учились в хороших платных школах. Хотя мое детство прошло в Камеруне, я никогда не завидовал детям, которые жили в Нью-Йорке или Париже. Потому что у меня все было — любую playstation, которая выходила, папа мне покупал.
Я родился в маленьком городе на дальнем севере Камеруна, там родная земля, мои предки. Но папа сделал все, чтобы мы часто туда ездили, знали язык, традицию предков и дальних родственников. И мы часто приезжаем в тот поселок до сих пор: мы знаем свою землю, все могилы наших предков, язык знаем, традиции знаем. Последний раз я там был четыре года назад и жил в этом поселке два месяца. И это прямо другая цивилизация, где нет таких зданий, где люди простые. Кажется, что они ни к чему не стремятся в жизни, но они счастливые. Потому что ничего, чем занимаемся мы — работа, зарплата, много денег, новая обувь, айфон, — у них нет этого в плане. И ты видишь, что цена его проблемы в жизни не больше чем пятьсот рублей. И когда ты в Москве получаешь двести—двести пятьдесят тысяч, большие деньги, но кажется, что не хватает, кажется, что нужны миллионы, миллиарды, новый телефон, то… и получается, что ты в колесе — постоянная работа, иногда с людьми общаешься без эмоциональной связи.
А там люди живут в настоящей реальности, они могут просто так отдавать. Там понимаешь, что нужно совсем мало для счастья. Когда я приехал, одна бабушка просто за то, что я приехал, принесла мне большого барана. Сказала: «Это подарок тебе. Потому что ты доктор». В истории нашего поселка не было врачей — я первый.
Сейчас в нашем городке, наверное, две тысячи людей живут, называется Картуа. Другой мир. Там речка большая течет, называется Логон. На берегах ее жили мои предки, но в шестидесятых пришли колонизаторы-империалисты-капиталисты и решили, что правый берег — это Камерун, левый берег — Чад. Люди утром проснулись, и мои двоюродные братья, которые были по правой стороне, оказались уже в чужой стране. Иногда в период засухи они пересекают речку и общаются. Но все равно у моих двоюродных братьев уже паспорт другой, гражданство другое.
В детстве я очень любил гулять с детьми из бедных районов. Мне с ними было интереснее. Играли в футбол вместе. У них не было игрушек, поэтому они строили машины сами. И мы ходили по выходным в помойки, и собирали там бутылки и всякие ненужные другим людям вещи, и из них делали игрушки. Наша соседка думала, что я какой-то ненормальный у мамы, потому что я всегда был грязным и ходил по помойкам. Этим я занимался с шести и чуть ли не до одиннадцати. Это какая-то реально болезнь: я реально ходил по помойкам с этими детьми, мы собирали большие машины с руками, с бамбуком. Мне совсем не были интересны обычные игрушки — папа даже перестал мне это покупать. Однажды папа принес машину из магазина, я ее сразу разобрал, достал мотор, и мы вставили его в самодельную машину с руками.
Еще с этими детьми, моими друзьями, мы ходили в лес, охотились на животных — сейчас бы это назвали живодерством, но тогда мы так жили. Мы вели войну с ящерицами, змеями. Конечно, опасно было, потому что иногда змеи гоняли нас. И помню, в колледже — он был прямо внутри леса — мы ходили собирали ягоды, дикие кокосы, манго. И один раз нас догоняла очень опасная змея. Мы от страха перепрыгнули через забор, но она тоже перепрыгнула. И мы подумали, что мы уже от нее оторвались, но она появляется перед нами опять. У одного пацана было мачете — в этот день у нас была в школе «ручная работа», мы работали в саду, цветы сажали, — он кинул в змею и — бах! — попал в голову. А потом мы узнали, что это была не просто черная мамба, а какая-то смешанная порода. Позже такие стали появляться вокруг школы, и мы часто их убивали. Мы малышами были, в седьмом классе.
Мне нравилось изучать лес, животных. У меня в комнате была куча не могу сказать мусора, нет, не мусор, потому что я это любил… у меня была страсть коллекционировать кости животных и зубы. Стояла большая коробка, и я мог по зубу определить, это травоядное или хищник. Если хищник, к какому виду относится. Еще собирал черепа и клювы и по клюву мог определить: вот эта птица питается определенным нектаром, вот эта — зерном. Клювы тоже добывали сами: мы строили ловушки на птиц, где они погибали, потом мы их чистили, сушили — это называется таксидермия.
Еще я делал всякие эксперименты с растениями, сажал много разных растений, писал дневник: сегодня вот это растение выросло вот на столько сантиметров.
Еще у меня жили дикие крысы — мама об этом не знала. И все это было у меня в комнате. А мама никак не могла понять, почему дома так воняет. У нас просто большой дом, а моя комната была в конце длинного коридора. И вот мама однажды зашла и ужаснулась: мои крысы, и черепа, и растения — и все это в одном месте. Она не ругалась, просто попросила домработницу все расставить, привести в порядок.
Мои родители никогда мне ничего не запрещали, никогда. Единственное, что они мне запретили — бросить школу. Папа говорил: «Можешь делать все, что хочешь. Единственное правило в моем доме: мы ходим в школу». Больше запретов было от мамы. Маму мы звали комиссар полиции, потому что она любила все контролировать, у нее глаза везде, она знает все, чем мы занимались, с кем, где.
Где-то в десять лет я действительно хотел бросить школу, потому что я не нашел то, что хотел. Я школу начал любить только в седьмом классе, когда у меня появился преподаватель по биологии. Он меня вдохновил. В Камеруне в седьмом классе уже лекции читают, не уроки, как в России, а просто лекции, и каждый пишет что хочет. И этот учитель мог сказать: откройте учебник на такой-то странице, а сам ничего не открывал. Он знал наизусть весь учебник. Он меня так вдохновил, что я начал читать как сумасшедший, даже учебники посложнее.
Когда я поступил в десятый класс, у меня уровень был намного выше по биологии, чем у остальных, и новый преподаватель все время спрашивал: «Откуда ты это знаешь?» Потому что биология — это природа. Биология — это не классы, где сидят, рассказывают. Биология находится вокруг нас. Тогда я думал, что точно буду ветеринаром.
Для меня примером всегда был папа, который со временем стал главным ветеринаром в городе, а позже — государственным чиновником. Маленьким чиновником, не слишком жирным.
Часто папа работал дома, у него был большой офис и библиотека, к нему приходили ветеринары и фермеры, я с ним постоянно тусовался, часто был на фермах, что-то исследовал. Помню даже, в одиннадцать лет ужасный эксперимент сделал. У меня были голуби, и я думал, почему они не растут большими. Почему курица большая, а голуби маленькие. И я сделал переливание крови от курицы голубю — я думал, что, если так сделать, голуби тоже станут большими. Но не знаю, к счастью ли… но курица умерла от потери крови, а у голубя резусный конфликт.
Я всегда читал папины аграрные книги и книги по животноводству, даже про половую жизнь я узнал из книг про животных. А еще мне папа дома построил маленькую ферму — у меня были личные куры, овцы. Потом он мне привез маленькую коровку, но мама была против, потому что она гадила везде. И вот я за ними ухаживал, кормил.
Уже в пятнадцать лет я мог делать кастрацию, операции маленькие животным, вакцинацию. Поэтому, когда закончил школу, я уже начинал по-взрослому думать, что буду делать. На шестьдесят процентов я был уверен, что стану ветеринаром, и на сорок процентов — что врачом. Но быть ветеринаром — это уже был мой образ жизни к тому времени. Ну чему я еще мог научиться? Разве только пойти на селекцию или гибридизацию. Но потом подумал: я успею стать фермером, а врачом — нет. Если я не пойду сейчас, я никогда уже не стану врачом.
Однажды в Коране я прочитал: если ты спас жизнь одного человека, для Бога считается, что ты спас человечество. А если убил одну душу, получается, ты убил все человечество. На это я и опирался и решил стать врачом. Не то чтобы я религиозный, но я верю в Бога. Я очень близко с ним общаюсь, не имеет значения, как его называют в разных странах. У меня мусульманская семья, но бабушка — баптистка. А мои сестры учились при католической школе, я — при протестантской, и мы ходили в мусульманское медресе. Я почти каждые два года менял школу, учился и в интернате в другом городе, и за границей. Мои родители были открытыми: что хочешь, то и делай, но главное, учись, соблюдай дисциплину и развивайся.
И вот я отправил документы на подготовительные курсы по медицине во Франции и в Мали, но еще и поступил на ветеринара в Камеруне. И я помню, что уже неделя как шла учеба, а я все никак не мог решить, что выбрать —медицину или быть ветеринаром. И, когда я уже выбрал окончательно медицину, родители так радовались. Они сказали: «Мы тоже мечтали, чтобы ты стал врачом, но не хотели влиять на твое мнение, поэтому не стали говорить». И я поехал в Мали проходить курсы для абитуриентов. Был там семь месяцев. Дальше мне надо было вернуться в Камерун и уже выбрать университет.
Сначала выбирали между Францией и Америкой. Россией тогда никто у нас не интересовался. Тогда репутация России была не совсем хорошая: по американским и французским телеканалам говорили, что в России было настолько холодно, что ядерный реактор мог не работать. Еще в новостях говорили, что скинхеды убили африканца или латиноамериканца. А по спортивным каналам всегда говорили, что российские фанаты постоянно дерутся. Ну понятно, репутация не очень. И я помню двухтысячный, мама каждые пять минут переключала разные каналы, потому что был такой исторический момент — Новый год-две тысячи. И вот она переключила на российский канал, я ничего не понимал, но понимал, что на экране — российский президент: такой пухленький, седые волосы. И мама сказала потом: только что президент России отказался от власти. И для нас это было такое большое событие. Мы маленькие были, но чувствовали тогда, что это новая эра, новый мир, были большие мечты, большие обещания и надежды на будущее. Путин к власти пришел. Тогда вся информация была вокруг России: Путин в Париже — закрыли Шанз-Элизе, Путин в Англии, Путин в Америке. Россия — это большая часть нашей планеты, поэтому, что происходит в России, было всем интересно, и сегодня еще интереснее. Я помню, что президент Буш еще тогда сказал: «Я смотрю на этого человека, я думаю, этому человеку можно доверять», и сегодня я могу сказать с уверенностью, что он был абсолютно прав.
И вот я вернулся на каникулы после Мали, и мы поехали в гости к одному российскому дипломату, папиному другу. Конечно, папа сказал про мои планы. И жена этого дипломата стала говорить про плюсы учиться в России. Я стал думать. И она сказала: если решишь, просто позвони или приходи, и я напишу в университет, тебе сделают приглашение. А потом еще мой дядя, который тоже учился в России, в Туле, тоже хорошо говорил про Россию — сейчас он проректор, профессор. Папин коллега, замминистра, тоже тогда учился в Советском Союзе, в Киеве. И дядя сказал: «Круто, если сын согласится, — он вернется совсем другим человеком. Потому что он вернется в среду людей, которые получили образование во Франции, в Англии, США, Китае. У него будет другое мышление. Он будет правильный человек». Он имел в виду, что я вернусь не из капиталистического менталитета.
И тогда мысли стали у меня больше в сторону России. Маме сразу не сказали. Только на следующий день папа намекнул, и она пришла в мою комнату и сказала: «Я знаю твой план с папой, ты в Россию не поедешь». А через день она такая: «Мне сон снился про Россию. Мне страшно». Она еще в ассоциации женщин состоит, и ей там тоже что-то наговорили. Она начала драматизировать еще больше: «Мне женщины из ассоциации такое про Россию рассказали! Ты не поедешь». Я сказал: «Ну ладно, мама. Я не поеду, мне тоже страшно». И мои одноклассники, когда узнали, что собираюсь учиться в России, писали в чате: «Чувак, ты труп», «Мы тебя считаем уже трупом», «Да, давай, зенитовцы и спартаковцы тебя уже ждут».
И я, помню, сильно испугался тогда и сказал: «Папа, давай в США». На учебу в Америке нужно было почти двести тысяч долларов. И тогда папа сказал: «Я улетаю, а ты подумай еще. Когда решишь, подойди к маме, она тебе даст деньги, пойдешь в банк и в счет университета отправишь либо в США, либо в Россию». В России, кстати, это стоило где-то две или три тысячи долларов тогда. Папа тогда начал строить логистическую компанию, и, если бы я выбрал учебу в США, тогда бюджет на транспортную компанию надо было бы сокращать немного.
И я почти был готов уже взять деньги на США, но сначала поехал в гости к дяде. Он был генеральным директором международной страховой компании, его семья жила во Франции, они часто бывают в Камеруне. И вот я в гости поехал и рассказал дяде, что выбираю между США и Россией или другими странами Европы, хотя он уже был в курсе всего. И он сказал: «Твой папа упрямый. У него много денег, но нет подхода бизнесмена. Я не хочу влиять на твой выбор, Россия — это Россия. Ты уже знаешь жизнь в Европе, жизнь в Америке. У тебя семья и в Европе, и в Америке, ты знаешь французский, английский. На твоем месте я бы поехал в Россию, потому что, если ты поедешь в США, ты уже никогда не поедешь в Россию. А если ты поедешь в Россию, ты всегда успеешь переехать в США жить и работать. А так у тебя будет плюс: у тебя будут другие языки, другие друзья, это люди с другим взглядом на мир. Потому что, если ты во Францию поедешь, вы одинаковые — одинаково смотрите на мир, одинаково строите отношения, тусуетесь, одеваетесь, шутите. А в России ты будешь другой. И, когда ты вернешься оттуда в эту систему, ты будешь намного выше, потому что ты будешь сначала, как они, плюс, как в России». И он был прав, конечно. И тогда я сказал: «Я в Россию поеду».
Мама в итоге мой выбор приняла. Я позвонил этой жене дипломата, пришел к ней, она показала мне варианты: Саратовский университет имени Разумовского, Великий Новгород, Москва — имени Сеченова и Петербургский — имени Павлова. Рассказала, что южнее мне будет комфортнее. Но мне больше понравился Саратовский университет. Я изучил историю института — надо же знать, куда поступаешь. И мне понравилось, что институт был основан в тысяча девятьсот девятом году по приказу императора Николая Второго. Потом начал историю российский медицины изучать: Склифосовский, Боткин, Павлов, Войно-Ясенецкий (архиепископ Лука) и Пирогов, но Пирогова я еще со школы знал… Бурденко, Сеченов… Все равно не понимаю до сих пор, почему вот этот институт назвали именем Сеченова, а не Склифосовского. Папа тогда старался отправить меня в гости ко всем, кто учился в России. У одного стоматолога были в гостях, который учился в Твери. Он так эмоционально и с радостью говорил про Россию. Он сказал, что, если бы можно было что-то повторить в жизни или вернуть, он бы вернулся в Россию, показал фотки. И как-то вечером мы сидели, а папа сказал: «Ты мой сын, и тебя никто не смеет убивать, но знай, что в России тебя никто не ждет, ты никому там не нужен. Ты пойдешь там становиться мужчиной, строить свой путь. И не бойся. Ничего с тобой не будет, самое главное, не забудь, откуда ты и ради чего уехал». Потом болезненный момент — расставание с семьей. И вот я в России. Это был две тысячи девятый год.
Я прилетел в Москву в декабре. Меня встретил в аэропорту один мужик, с которым договорились, — это трансфер, как в гостинице, — Михаил. Я его видел первый и последний раз. Я русский не знал совсем, а Михаил французский чуть-чуть знал, и он мне еду купил, воду, помог деньги разменять — тогда евро было где-то тридцать семь. Потом он посадил меня в поезд, потому что я хотел ехать именно на поезде, и там же со мной ехали два пацана, тоже из Африки. Мы потом учились в одной группе.
И вот мы приезжаем в общагу. Конечно, общага была в состоянии ужасном. Я не поверил, что мы там будем жить, потому что у меня представление кампуса европейское. И я сначала искал глазами стадион футбольный, баскетбольный, ресторан, библиотеку с интернетом, где можно в коридоре познакомиться с красавицей. Но у нас даже душ был в подвале.
На следующий день я должен был переехать в другую, где две комнаты, и отдельный душ, и кухня, потому что родители оплатили, чтобы я там жил, но я познакомился в тот день с пацанами из Кот-д’Ивуара, и они меня позвали на тусовку. Вечером уже у входа стоял белый лимузин, тогда это модно было, и мы пошли на тусовку, а утром они такие: «Ты чё, куда ты переезжаешь, тут у нас в общаге классно. Тут свобода, охранник наш друг — ты можешь когда хочешь выйти, девушек можно приглашать». Потому что в другой общаге все было строго: в двенадцать все уже закрыто. А через год в нашей общаге сделали колоссальный ремонт, и мы стали еще круче. И стоило это всего тысячу двести в месяц. Жил там до пятого курса.
Ну и начали жить, учить русский язык, страну, людей. Потому что в день отъезда мне папа сказал: «Ты туда приезжаешь, ты должен принимать правила той страны, куда едешь. Ты туда не едешь учить кого-то, отстаивать точку зрения — все это ты можешь делать дома. А ты едешь брать, получать. Всегда иди туда, где русские. Ты приехал в Россию, дружи с русскими».
Я же должен был учиться на английском факультете, но потом родители решили, что нет, я должен получать практику на русском, потому что нужно с русскими больными общаться. И меня перевели. Поэтому я, когда приехал, шесть месяцев учил русский. Очень сложный язык. Мне помогло, что у меня очень классный преподаватель была — Юлия Михайловна. Только в первый день никто из нашей группы не смог выговорить «Михайловна».
В русском есть много тонкостей. Много чего можно говорить как шутка, а человек, который не понимает тонкостей языка, он может обижаться. Например, на втором курсе у меня была девушка, и постоянно, когда я приходил в гости, она предлагала чай. И когда я отказывался, она говорила: «Ну как хочешь». А я всегда обижался. Для меня это звучало: «Ну ладно, мне по фигу, черт с тобой». Я всегда так воспринимал. Она объясняла-объясняла, а я не понимал, она уже сама начинала психовать и обижаться. Я сказал: «Ну ладно, все, тема закрытая». Если я там прогуливал занятия из-за тусовок или опаздывал, я дома учил сам.
Я очень много российских мелодрам смотрел, «Два билета в Венецию» например… Я их обожал. Сначала ничего не понимал — просто смотрел, потом начал все понимать, что они говорили. Я очень любил Максим, особенно песню «Знаешь ли ты» — это моя любовь. Я все ее песни наизусть знал. И Гимн России учил. И преподаватель постоянно удивлялась, потому что я люблю учить вперед. Это со школы. Помню, когда мы учили творительный падеж и все сидели, а я уже знал эту тему и говорю ей: «Например, в гимне “наша страна мы гордимся тобой”». Она так радовалась.
Наверное, язык в начале был единственной сложностью. Климат меня не смущал. Кухня… Первый год я больше питался тем, что сам готовил. Мама нас всему научила. Помню, когда приехал, ко мне отправили пацана из Кот-д’Ивуара, сейчас он работает в США в больнице Джонса Хопкинса… Да, пацан из Саратовского университета проходит стажировку в Джонса Хопкинса, одной из ведущих клиник мира. Так вот, он ничего не знал и готовить не умел. Когда он приехал, у него в чемодане был даже готовый рис. Человек приехал из Африки с рисом в чемодане!
Так что Россия оказалась совсем не страшной, как говорили по телевизору. Со временем произошла не перестройка менталитета, как говорил мой дядя, а скорее гибридизация. И конечно, я не жалею, что выбрал тогда Россию. В жизни жалеть неправильно. А если ты другое решение принял бы, что гарантирует, что хорошо получилось бы? Я бы ничего не хотел менять в своей жизни. Я стопроцентно доволен своей жизнью, тем, что у меня есть сейчас. И я бы ничего не убирал. Потому что, если что-то хотя бы на один миллиграмм убрал, я бы не был таким.
Россия мне дала профессию: я закончил Саратовский университет по лечебному делу, получил диплом. Поступил в Новосибирск в ординатуру на общую хирургию, закончил. Потом учился в ординатуре по урологии — еще два года. И потом ординатура по онкологии — закончил, и вот в Москву недавно переехал, хочу поступать в аспирантуру. Думаю кандидатскую писать по менеджменту здравоохранения, потому что это большая проблема. Сегодня во всем мире проблема — это не плохие врачи, не малоэффективные лекарства. Главная проблема — политика здравоохранения. Поэтому, думаю, почему бы нет. Не помешает никому в мире. Мы делаем для людей. Сегодня парадигма меняется, через интернет можно влиять на людей, но нужна какая-то идея.
Для меня вообще в жизни что важно? Знания. Я всегда стремлюсь к знаниям. Я сейчас поступаю в аспирантуру и готов опять учиться, даже если мне бы сказали, что диплом не дадут. Мне главное знания получить. Я не завидую людям, которые учились в Америке, Камеруне или Франции, — у нас уровень одинаковый, знание универсальное. Меня в Германии сейчас ждут в клинике, я могу туда поехать, есть много предложений работы в разных странах, и в моем родном Камеруне в Министерстве здравоохранения и Министерстве высшего образования есть предложения работы. Но я остаюсь тут, потому что думаю, что главное в жизни — правильные приоритеты. Если я уеду, у меня получается неоконченная цель. То, ради чего я сюда приехал. Остальное — это субъективно. Понятие нравится-не нравится — это тоже субъективно, оно непостоянно. Бывает, что кто-то тебе что-то резкое скажет, и ты думаешь: «Что за страна! Надо уезжать». Например, недавно мы с другом пошли в маленький бар — и нас не пустили. Он тоже африканец, но у него российский паспорт. Он показал даже паспорт. Охранник сказал: «Это не поможет. Паспорт не меняет цвет кожи». Наверное, можно было бы обидеться. Но я думаю, такое может случиться везде. Я к этому нейтрально отношусь. Меня это не задевает. Зачем мне брать грехи других на себя?
Моя жизнь уже связана с Россией, потому что я тут долго живу. Да, конечно, надо будет уехать. Но это как сказать «До свидания, Россия», но не «Прощай». Мир большой, надо двигаться. Я приехал сюда получить, но надо вернуться в Камерун, чтобы сделать вклад в историю своей страны. Сейчас для моей страны это важно — настоящие сыновья, которые не бегут, а возвращаются. Полученные знания надо передавать. Но, даже живя в Камеруне, я могу быть полезным для России, потому что сегодня отношение Россия—Африка стало еще крепче.
У меня были очень великие в России учителя. Потому что в медицине надо учиться как ребенок. В Новосибирске на хирургии, урологии и онкологии учился у великих профессоров К. В. Атаманова, К. Г. Нотова, А. А. Ерковича, М. Е. Рягузова, В. С. Кияшко… Помню, в онкохирургии очень классный руководитель был у меня А. И. Ломакин. Иногда во время операции надо было шить, и я это медленно делал. Медсестры обижались, потому что им надо было домой или на обед. Он говорил им: «Это мой ученик, пока он не сделает это хорошо — я вас не отпущу». И он просто тогда взял мои руки в свои и, как ребенку, который учится вязать, показал, как зашивать.
В феврале прошлого года родители, конечно, испугались, я как раз тогда только приехал в Москву. Конечно, они сказали: «Возвращайся». Друзья со всего мира писали. Но я остался. Сейчас, думаю, я уже достаточно взрослый, думаю, можно жить и там и часто в Россию прилетать. Надо уже что-то свое строить, надо наследие: семья, карьера, помогать людям… Мой сын родился здесь, в России, Фина-Мишель его зовут. Была у меня жена русская, но мы расстались, я это тяжело переживал, но, думаю, все к лучшему, это тоже опыт жизни, обязательно женюсь снова когда-нибудь.
Я люблю читать, и меня это тогда спасало. Мишель Лермонтов — «Герой нашего времени», «Братья Карамазовы», «Идиот», Лев Толстой, Солженицын, Булгаков, Углов очень нравятся. У Толстого и Достоевского подход к жизни отличается. У них противоположный. Жаль, могли бы встретиться однажды на конференции в Петербурге. Лермонтова очень люблю. Даже Толстой сказал: «Если бы Лермонтов не умер, нам с Достоевским было бы нечего делать». Вот это удивительно: русские, или россияне, имеют слишком много ресурса во всем — исторические, финансовые, культурные, но люди ничего не используют. А интересуют только деньги. Точка. Думаю, это уже глобальная мировая проблема, все так быстро бегут за деньгами, что приличие и нравственность не могут их догнать. У меня было направление в школе — французская литература, но это другая литература. Поэтому мировоззрение у меня другое. Я могу сказать с гордостью, что я очень хорошо говорю на французском и нескольких других языках. У меня был друг в школе, он из очень образованной семьи. У него папа — доктор юридических наук… Он рассказывал на таком великолепном французском историю Франции, про политику Франции, он такие книги читал! Мы иногда даже прогуливали занятия, чтобы обсуждать книги. И я все время чувствовал, что мало знаю по сравнению с ним, и стремился читать больше французской литературы. Он мне сказал: «Друг, мы будем успешными, мы обязаны быть успешными, у нас нет выбора, даже если откажемся быть успешными, жизнь нас заставить будет». Российская литература — она богатая. Но, если бы в школе ее правильно преподавали, выросли бы другие дети. Потому что литература определяет мышление, направление и судьбу народа. Это сто процентов. Все читают сейчас научпоп, психологию. Но литература, которую написали, — это опыт поколений. Например, Лермонтов. Если правильно детей учить, нужно не только чтобы читали стихи или произведения, но и учили биографию. Чтобы они понимали, что он имел в виду в этих книгах, а не просто ради оценок. Потому что, если мальчик не вдохновлен в школе, когда еще он будет вдохновлен? Никогда!
И например, когда читаем Лермонтова, его стихотворение «Я не Байрон». С Байроном, например, его сравнивали, и он как бы говорит, что ну конечно, он чуть-чуть как я, но я пишу, но с русской душой. И надо, чтобы ребенок понял, что есть Байрон, который пишет стихотворение. Но в конце какая особенность. Он в конце пишет: «Я — или бог — или никто». И вот мальчик должен понимать, расти с этой мыслью: «Я — или бог — или никто». Это не то что он Бог Всевышний, но он бог своего дела. К сожалению, в России не используют это, а на Западе используют. Потому что, когда ты берешь мышление маленького американского или французского мальчика, он так думает: «Я — или бог — или никто», и я сам с этим вырос. Он думает: я самый лучший в мире. Откуда это взяли? Кто это сказал? Это Лермонтов! Это русские! И вот они это взяли себе. Почему Лувр — лучший музей? Потому что они воровали лучшее в разных точках мира. А тут мальчишке откуда про Лермонтова знать, если ему про это не рассказывают.
У меня есть четкое понимание, что я буду делать в своей жизни. Да, медицина — это не конец. Только медициной я недостаточно могу помочь большому количеству людей. Надо заниматься политкорректной политикой, быть чиновником, государственным деятелем, работать там, где могу принимать масштабные решения, которые будут положительно влиять на жизни людей. Потом мы с «женой будущей» будем пробовать себя в предпринимательстве, благотворительности, писать книги и строить параллельно еще большую ферму-агрохолдинг — это детская мечта, мечта всей моей жизни. Мне неважно, где будут этих гектаров земли — тут, в России, или в Камеруне, или в другой стране, наш дом — это планета Земля. И я считаю, что везде мой дом. Потому что если улететь куда-то на другую планету или если есть жизнь после смерти, то там скажут: «О! Вот этот прибыл с Земли». Они не скажут: он прибыл из Камеруна или из России. «Вот человек с Земли к нам прибыл». Точка. Всё. Это мы придумали разные границы, мы ограничиваем себя, мы боимся друг друга, мы забываем, что самое главное — человечность. Сегодня человечество умирает, а люди выживают.
